Чжуан Цзы (чжоу)
ЧЖУАН-ЦЗЫ (ЧЖУАН ЧЖОУ)
(ок. 369–286 до н. э.)
Китайский философ, последователь Лао-цзы, учение которого излагал в поэтической форме. По Чжуан-цзы, достичь дао можно только путем непосредственного переживания, а не теоретических и спекулятивных рассуждений. Идеал - "истинный человек", то есть такой, который, следуя дао, деятелен и независим. Трактат "Чжуан-цзы" написан в форме притч, новелл и диалогов и направлен против учений Конфуция и Мо-цзы.
Имя Чжуан-цзы носит один из самых больших философских трактатов древнего Китая, лежащий у истоков даосской традиции. Нет оснований сомневаться, что Чжуан-цзы (его настоящее имя было Чжуан Чжоу) - реальное историческое лицо. Но сведения об этом человеке крайне скудны и содержатся в источниках, не слишком заслуживающих доверия как мемуарные свидетельства. Краткую и единственную в древнекитайской литературе биографическую справку о Чжуан-цзы поместил в своих "Исторических записках" знаменитый историк древнего Китая Сыма Цянь. По его сведениям, Чжуан-цзы жил во второй половине IV века до н. э. и умер в начале следующего столетия.
В то время, традиционно именуемое эпохой "Борющихся царств" ("Чжань-го"), на территории древнего Китая существовало несколько самостоятельных государств. Чжуан-цзы был родом из уезда Мэн во владении Сун, находившегося в южной части равнины Хуанхэ, почти в самом центре тогдашней китайской ойкумены.
Если верить Сыма Цяню, Чжуан-цзы в молодости был смотрителем плантаций лаковых деревьев, а потом, не желая более сковывать себя государевой службой, ушел в отставку и начал вести жизнь "свободного философа". Чжуан-цзы и его единомышленники подчеркивали тяготы и опасности служебной карьеры, перед которыми блекнут все награды и почести. Они, конечно, знали, что взлет честолюбивых ученых слишком часто заканчивался их казнью или нанесением им увечий в качестве наказания. Но главное, жажда власти, политическая деятельность отравляют и губят душу. Литературный дар и неистощимая фантазия Чжуан-цзы воплотились в сатирических образах, разоблачающих пороки государственных и ученых мужей тщеславие, интриганство, невежество, мелочность, бездушие, стяжательство, лицемерие.
Чего стоит одно сравнение именитого сановника с вошью в свиной щетине, которая живет припеваючи покуда щетину не опалит огонь! А войны между царствами с подлинно свифтовским сарказмом уподобляются баталиям между государствами лилипутов, размещающимися на рожках одной улитки. "На левом рожке улитки находится царство рода Жуя. На правом рожке - царство рода Мань. Однажды взялись они воевать друг с другом за землю. Людей положили несколько десятков тысяч, за убежавшими охотились десять дней и еще пять, а уж после того разошлись по домам.
"Увязнуть в трясине людской суеты, даже если эта суета прикрывается высокими словами, само по себе достойно презрения. Но приговор Чжуан-цзы еще более строг тот, кто живет, подобно записным моралистам, с мыслью о своем "добром имени", кто посвящает себя служению абстрактным идеям, теряя чувство реального, тот превращается в заживо погребенного. Могущественных царедворцев философ сравнивает то с мертвой черепахой, хранимой, как реликвия, в золотой шкатулке, то с нарядно украшенным жертвенным быком, то с птицей, которую вкусно кормят, но держат в неволе.
Жизненная независимость - величайшее достояние человека, считал даосский мыслитель. Однажды Чжуан-цзы ловил рыбу в реке Пу. Чуский правитель направил к нему двух сановников с посланием, в котором говорилось: "Хочу возложить на Вас бремя государственных дел". Чжуан-цзы, не отложив удочки и даже не повернув головы, сказал: "Я слышал, что в Чу имеется священная черепаха, которая умерла три тысячи лет тому назад. Правители Чу хранят ее, завернув в покровы и спрятав в ларец, в храме предков. Что предпочла бы эта черепаха быть мертвой, но чтобы почитались оставшиеся после нее кости, или быть живой и волочить хвост по грязи?". Оба сановника ответили "Предпочла бы быть живой и волочить хвост по грязи". Тогда Чжуан-цзы сказал "Уходите! Я тоже предпочитаю волочить хвост по грязи".
Чжуан-цзы, был, вероятно, выходцем из обедневших аристократов, что само по себе делало его положение весьма двусмысленным. Кроме того, он жил в маленьком царстве, окруженном могучими соседями и до такой степени открытом нашествиям извне, что оно заслужило у его современников прозвище - "место, где сходятся в битве четыре стороны света". Добавим к этому, что Чжуан-цзы довелось быть свидетелем агонии родного царства, когда жестокость знати там достигла редких даже для той смутной эпохи размеров. И еще одно немаловажное обстоятельство: царство Сун было основано потомками покоренной чжоусцами иньской знати, и его жители сохраняли некоторые традиции иньской культуры.
Сейчас очень трудно определить, в чем именно заключалось своеобразие обычаев и нравов сунцев, но оно было достаточным для того, чтобы сделать их объектами насмешек их соседей и героями множества ходячих анекдотов. Даже среди ученых мужей своего времени Чжуан-цзы выделялся "широтой познаний". Вот, собственно, и все, что мы знаем о Чжуан-цзы со слов историка Сыма Цяня. К этому можно добавить, что древние летописи действительно упоминают о существовании в царстве Сун знатного рода Чжуан, который еще на рубеже VII–VI веков до н. э. был разгромлен, после того как его вожди приняли участие в неудачной попытке дворцового переворота, и с тех пор навсегда сошел с политической сцены. По обычаям той эпохи философ должен был считаться отпрыском поверженного рода.
Все прочие известия о даосском философе (в том числе и приводимые Сыма Цянем) относятся уже к его литературному образу, каким он складывается из текста трактата, приписываемого ему, Чжуан-цзы неизменно предстает простым, скромным, лишенным тщеславия человеком. Он живет в бедности и даже "плетет сандалии", но не чувствует себя стесненным. Он беседует с учениками-друзьями, а то и с черепом, лежащим в придорожной канаве, рыбачит, смеется, рассказывает о своих снах, любуется рыбами, резвящимися в воде, - короче говоря, живет бесхитростно и не претендует на звание мэтра.
Ни тени высокомерия, ученого чванства, холода души Чжуан-цзы живет в свое удовольствие и утверждает, что мир его радует. Он весел даже тогда, когда хоронит жену и умирает сам. Его ироническая и все же неподдельно дружеская улыбка никогда не позволит превратить лик древнего даоса в маску безучастного и бездушного "восточного мудреца".
Мы ничего не знаем ни о среде, в которой Чжуан-цзы вырос и жил, ни о его учителях и учениках. Обо всем этом ничего не знал уже Сыма Цянь, живший спустя два века после Чжуан-цзы. По трудам самого Чжуан-цзы нелегко определить культурные параллели его философии. К примеру, Чжуан-цзы любит обращаться к музыкальной метафоре, но (в отличие от Конфуция и других древних авторов) ничего не говорит о том, какая музыка ему по душе. Речи его являют собой такое смешение жанров и стилей, что можно лишь недоумевать, какая литературная традиция могла бы вместить в себя столь многоликого писателя. Чжуан-цзы не единожды заговаривает о своей идеальной стране, но нам остается лишь гадать, какой тип общества он имеет в виду. Еще чаще он говорит о своем идеале "настоящего человека", но все так же туманно. Что можно сказать, например, по поводу такого портрета?
"Настоящие люди древности не знали, что такое радоваться жизни и отворачиваться от смерти, не гордились появлением на свет и не противились уходу из мира. Отрешенно они приходили, отрешенные уходили, не доискиваясь до начала, не устремляясь мыслью к концу, радуясь тому что даровано им, и самозабвенно возвращаясь к своему естеству. Разум таких людей погружен в забытье облик бесстрастен, чело величественно. Прохладные, как осень, и теплые, как весна, они следовали в своих чувствах течению времен года. Они пребывали в безграничной гармонии с миром, и неведомо, где положен им предел."
Нет, не так прост Чжуан-цзы, как иногда кажется. Ключ к загадке даосского мудреца следует искать в тексте книги, носящей его имя. Эта книга прошла долгий путь становления. В каталоге императорского книгохранилища, составленном на рубеже нашей эры, упоминается трактат "Чжуан-цзы", состоящий из 52 глав. Спустя три с половиной столетия имели хождение списки, насчитывавшие 26 или 27 глав. Окончательный же вид трактату на рубеже III–IV веков придал его классический комментатор Го Сян, который выделил в нем 33 главы, разбив их на три категории: "внутренние", "внешние" и "смешанные". Осуществленная Го Сяном редакция текста получила всеобщее признание. Наиболее же надежными из целиком сохранившихся версий книги можно считать ее печатные издания, появившиеся в XI–XII веках.
Чжуан-цзы "не держался какого-либо определенного взгляда на вещи". Есть основания полагать, что кредо даосского философа не сводилось к одному знаменателю, к некоей "системе идей". Например, Чжан Цзундун в своем исследовании философии Чжуан-цзы довольно убедительно показал, что в книге даосского философа присутствуют совершенно разные и даже взаимоисключающие мировоззренческие позиции в ней можно обнаружить и метафизику и отрицание метафизики, монизм и плюрализм, утверждение реальности объективного мира и сведение его к субъекту и т. д. В книге Чжуан-цзы следует искать некую сверхсистему, объемлющую даже бессистемность.
Чжуан-цзы охотно обращается к образам, почерпнутым из шаманистского наследия, эзотерической практике аскетов и отшельников и поет дифирамбы таинственным "божественным людям", обладающим сверхъестественными способностями. Но он не претендует на звание магистра оккультных наук и не ищет спасения в безлюдных горах. Интересная попытка разъяснить отношение Чжуан-цзы к идейным течениям его времени содержится в 15-й главе его книги, где выделены пять категорий ученых мужей: "мужи горных ущелий", ушедшие от мира из презрения к нему, "мужи, упорядочивающие мир", всякого рода реформаторы и моралисты, "придворные мужи", держащие бразды правления, "мужи рек и морей", проводящие дни в праздности вдали от людей; "мужи аскетических упражнений", взыскующие вечной жизни. "Но правда мира, - говорится в заключение, - в том, чтобы быть возвышенным без горделивых дум, воспитывать себя, не думая о гуманности и справедливости, править, не имея заслуг и славы, пребывать в праздности, не скрываясь на реках и морях, жить долго без аскетических упражнений, обо всем забыть и всем обладать, быть безыскусным и не ведать пределов." Жизненный идеал Чжуан-цзы - полная "бесполезность" и неуловимость для тенет мирской жизни. Чжуан-цзы не верит ни в химеры интеллекта, ни в бунт против разума. Он ищет скрытые родники, питающие жизнь духа, и говорит о том, что надо жить не для других и не для, себя, а для чего-то в нас, что бесконечно нас превосходит. Он учит не "образу жизни", а освобождению от какого бы то ни было образа жизни. Он требует абсолютной неприметности жизни, которая оказывается равнозначной ее вездесущности.
Чжуан-цзы считал, что нет объективных критериев для установления истинности или ложности высказываемых суждений, а поэтому нельзя определить, какое из двух суждений истинно или ложно. Истинное и ложное полностью относительны. Он говорил, если я спорю с вами и не могу переспорить, доказывает ли это, что ваше мнение действительно "истинно", а мое действительно "ложно"? И наоборот, если вы не можете переспорить меня, разве это обязательно доказывает, что мое мнение "истинно", а ваше "ложно"? Вполне возможно, что либо один из нас прав, либо мы оба правы, либо оба заблуждаемся.
"Если оба мы, я и вы, не можем знать, кто прав, кто может установить это? Допустим, мы позовем лиц, придерживающихся того же мнения, что и вы, определить, кто прав, но как, сходясь с вами во мнениях, они могут решить этот вопрос? Если позвать лиц, разделяющих мое мнение, то, разделяя мое мнение, как они могут принять решение? Если позвать лиц, не разделяющих ни моего, ни вашего мнения, то, не разделяя наших мнений, как они примут решение? Если позвать лиц, разделяющих наши мнения, то, разделяя наши мнения, как они могут принять решение? Итак, ни я, ни вы, ни другие лица не могут знать (кто прав, а кто не прав); кого же нам еще ждать?" "С моей точки зрения, принципы человеколюбия и долга, пути истинного и ложного запутанны и хаотичны, как я могу знать разницу между ними?". Чжуан-цзы отрицал не только различие между истинным и ложным, но и противоречия между жизнью и смертью, пользой и вредом, знатным и низким происхождением и т. д.
Дао в понимании Чжуан-цзы относится к сфере взглядов на природу, и оно является источником происхождения мира Дао "имеет собственное основание и собственный корень, оно существовало, когда еще не было ни земли, ни неба, прочно сохраняется с глубокой древности, оно одухотворило духов и Верховного владыку неба, оно породило небо и землю", оно "не вещь", оно "небытие". В общем, дао - мистическое духовное тело, которое "обладает чувствами и пользуется доверием, бездействует и бесформенно".
В теории познания дао выступает как не имеющее различий, абсолютное "одно". В параграфе "Нивелирование вещей" говорится "Дао с самого начала не имело границ", если бы для него существовали границы, то "появились бы левая и правая стороны, возникли бы рассуждения и решения, разграничения и различия, вспыхнули бы соперничество и борьба" Дао никогда не знало этих различий, границ и противостояний. И далее: "Когда ясно проявились истинное и ложное, это нанесло ущерб дао. Когда дао был нанесен ущерб возникли пристрастия". Другими словами, подлинный облик дао характеризуется отсутствием истинного и ложного, возникновения и ущерба, в то время как появление различий, границ и противостояния нанесло дао ущерб. Отсюда очевидно, что дао "Чжуан-цзы" - это самостоятельное, абсолютное "тождество", выраженное им понятием "одно". Чжуан цзы говорил: "С точки зрения дао вещи не бывают ценными или ничтожными". Из слов "не бывают ценными и ничтожными" видно, что все различия и противостояния в мире Чжуан-цзы рассматривал как следствие того, что "то и это не могут найти пару", что "дао объединяет все в единое целое".
Когда большое судно плывет по большой реке, кажется, что оно "свободно", однако его движение зависит от воды, и, если "толща воды недостаточно велика, ей не под силу нести большое судно", поэтому судно нельзя считать свободным. Точно так же, когда огромный феникс взмывает ввысь, он "опирается на вихрь и взлетает на 90 тысяч ли". Казалось бы, можно сказать, что феникс свободен, однако он может летать, опираясь только на большой ветер. Если "толща потока ветра недостаточна, ему не под силу нести большие крылья", поэтому нельзя сказать, что феникс абсолютно свободен. Для того чтобы странствовать в беспредельном пространстве, нужно руководствоваться дао (основными принципами неба и земли), опираться на смену шести элементов природы, то есть светлого и темного начал, ветра, дождя, мрака и света, и только тогда можно сказать, что достигнута подлинная, абсолютная свобода. Если же требуется еще "чего-то ждать", нельзя быть абсолют но свободным. В параграфе "Великий учитель" говорится: "Я расслабляю тело, прогоняю чуткий слух и острое зрение, отдаляюсь от формы, отхожу от знаний и сливаюсь со всепроникающим (дао)", - это и есть "сидеть, забыв о себе". Об этом же в параграфе "Нивелирование вещей" сказано: "Я потерял самого себя", - то есть мое тело уподобилось сухому дереву, а сердце стало подобным холодному пеплу.
Одним словом, под "сидеть, забыв о себе" подразумевается полная отрешенность, когда "не испытываешь человеческих чувств". В этом случае не может быть мирских представлении об истинном и ложном, исчезнут дурные и добрые желания, не может быть никаких ощущений и мыслей. Превратятся в ничто и исчезнут все существующие в реальном мире противоречия и различия, связанные с истинным и ложным, высоким и низким положением, бедностью и богатством, жизнью и смертью, долголетием и преждевременной смертью, большим и малым, красивым и безобразным и т. д., будет достигнуто состояние, при котором все вещи и Я будут составлять одно целое". Таким образом, появится возможность перейти из реального мира, в котором приходится "чего-то ждать", в "страну, где ничего нет" и где "нет ожиданий", и там обрести абсолютную духовную свободу. Когда Чжуан-цзы лежал при смерти, ученики задумали устроить ему пышные похороны". К чему это? - сказал Чжуан-цзы - Гробом моим будет земля саркофагом - небо, нефритовыми бляхами - солнце и луна, жемчужинами - звезды, и все живое - погребальным шествием, разве не все уже готово для моих похорон?" "Мы боимся, - отвечали ученики, - чтоб вас не расклевали вороны и коршуны". "На земле, - сказал Чжуан-цзы, - расклюют вороны и коршуны, под землей - сожрут муравьи и медведки. Так стоит ли отнимать у одних - что бы отдать другим?".
В параграфе "Осенние воды" говорится "Жизнь вещей несется стремительно, как стремителен бег лошади или галоп коня, нет (в ней ни единого) движения, которое не (вызывало бы) изменений, нет (ни единого) момента, который не (приносил бы) перемен", а в параграфе "Странствование знаний на севере" сказано: "Жизнь человека между небом и землей похожа на (стремительный) прыжок белого коня через расщелину, мгновение - и она пролетела".
Однажды Чжуан-цзы приснилось, что он маленькая бабочка, весело порхающая среди цветов. Проснувшись, философ не мог решить, Чжуан-цзы ли он, видевший во сне, что он бабочка, или же бабочка, которой снится, что она Чжуан-цзы?